«Легенда о Фаусте». По мотивам пьесы Кристофера Марло «Трагическая история Доктора Фауста»
Наш театр
Режиссёр Сергей Романюк
Художник Эмиль Капелюш
В последнее время кажется, что по театру идет волна увлечения мистицизмом. Мистику ищут даже там, где ее и в помине нет. А уж если режиссер берется за сюжет «Фауста», готовьтесь!
Помещение маленького подвального театра на проспекте Добролюбова совсем не похоже на место, где Фауст может проводить спиритические сеансы, искать философский камень и вызывать Мефистофеля. Режиссер Сергей Романюк берет к постановке не всем известного «Фауста» Иоганна Гете, а более раннюю пьесу Кристофера Марло. Это в зрительском сознании меняет ракурс, с которого рассматривается герой: никто не ждет ищущего истину Фауста — перед нами, по всей видимости, должен появиться жаждущий власти сластолюбец.
А он какой-то совсем иной: в рубахе, как у Пьеро, на голове рефлектор (лобный отоларингологический, он все-таки доктор! Движения его преимущественно размашисты, кроме того, все время тянет заговорить в микрофон. И как-то больно он похож на обычного человека. Причем крайне скучающего — это к вопросу, зачем этому Фаусту понадобился Мефистофель. Фауста, между прочим, играет сам режиссер. Наталкивает на мысль, что спектакль принципиально актерский и ждать внятных режиссерских ходов не нужно.
Если весь XX век мечтой актера была роль Мефистофеля, в наше время предпочтения сместились. Сдвинулись и акценты: яблоко (их нарочито много на сцене) рассматривается прежде всего не как символ познания, а как запретный плод — знак грехопадения. Причем гендерная тема выходит на первый план: Мефистофеля играют сразу три актрисы. Даже хочется назвать их тремя сущностями Мефистофеля: они призраки на плечах, воплощение вечного выбора героя — стать «на земле, как на небе Юпитер, владыкою, властителем стихий» или смириться; покаяться в своих грехах или принять их.
Актрисы — Елена Градковская, Юлия Башорина, Любовь Островская — вступают с Романюком в пластический диалог. Спектакль — драматический танец Мефистофеля с Фаустом. Мефистофель — фантом, окружающий, обволакивающий главного героя. Он становится символом совращения души и тела Фауста. Актрисы, непохожие друг на друга, обворожительны. Они прямо лазают по партнеру, ластятся, падают к его ногам. Совершенно оправдана сценически одна из последних реплик Фауста, когда он просит Мефистофеля привести ему Елену Прекрасную: «Бессмертие в одном лобзании». И умирает этот Фауст с яблоком во рту, окруженный добившимися своего, безжалостными, хулиганистыми духами.
Могилой для Фауста стала пирамида, на которой в начале выводились формулы. Как в режиссерском плане, так и в сценографическом решения сдержаны. Художник Эмиль Капелюш помещает в центр сцены световой круг (если бы возможности театра позволяли, круг, скорее всего, стал бы огненным). Это своеобразный символ света знаний: Фауст, стоя в кругу, допытывается у Мефистофеля ответов на свои вопросы, а те в свою очередь светом ему и отвечают. А интересуют ли Фауста вопросы о создании мира, его первоначалах? Нет, герой спокойно отказывается от знаний: ну, не ответит Мефистофель, и не нужно. Смысл-то в том, что никто (даже внеземная, фантомная сила) не знает, как мир устроен. Остается искать наслаждения, придаваться чревоугодию и прелюбодеянию.
Кроме круга на сцене остроугольные пирамиды, помосты и железные прутья, все элементы из учебника математики. Декорации трансформируются, меняют размер игрового пространства. Все геометрически просто и стильно. Подчеркнуто преобладание черного, красного и белого цветов. Ничего половинчатого, главный принцип спектакля: все внятно, просто и цельно.
Сценический прием, характерный для Нашего театра, — живой аккомпанемент. Содержательно музыка соответствует пьесе Марло: играют мелодии XIII – XVI веков. А вот по форме она становится контрапунктом действию, современные аранжировки выталкивают зрителя-слушателя во вневременное пространство. Нужно заметить, сценографическая история делает то же самое. Под звуки флейты и бас-гитары мы, наблюдающие за перемещением актрис-фантомов сквозь геометрические декорации по задымленной сцене, бессознательно оказываемся во вполне фаустовском пространстве: не на небе и не на земле, где-то, где должны переставать действовать законы физики, где явственно перед каждым возникают первоначальные вопросы — сколько сфер на небе, кто создал мир и в чем смысл жизни.
Фауст не ищет истину, не жаждет ответов. Есть ли у него своя позиция в философии — сказать практически невозможно. История в Нашем театре получилась гиперчеловеческая: о людской ошибке во все времена, о случайной ошибке. Фауст не тождественен Мефистофелю, он никто — просто человек, которому не дано ни смириться, ни восстать, ни даже душу продать за достойную плату.
Время от времени к названию спектакля прибавляют жанровое определение — мистерия. Замечательно то, что не всегда. Будто спектакль спектаклю рознь: сегодня мистерия, завтра — нет. Этакая трансформация Фауста из вневременного, вполне религиозного — в героя нашего времени, Фауста из подполья… из подполья на проспекте Добролюбова.
май 2016