«Снег любви». По рассказу Н. Русского
Этюд-Театр, на сцене ДК «Громов»
Режиссер Николай Русский
Название спектакля Николая Русского, поставленного по его же рассказу, – загадочное, и, в каком-то смысле, обманчивое. «Снег любви». В этом слышится что-то приторно сладкое. Уже позже становится ясно, что здесь есть особая ирония. Как и во всем спектакле – именно ироническая оптика чуть отдаляет от зрителя сам (трагический, по сути) сюжет.
Хитросплетения из детских страхов и фантазий в тексте переданы с такой подробностью, что грозятся накрыть волной ностальгии всех, кто не успел забыть эту беспечную пору. Но режиссер пользуется как раз теми кодами, что оседают на подкорке независимо от возраста. Нечто взывающее к общей памяти: конец четверти и радостное предвкушение каникул, снег, заваливший весь двор, пар над прозрачным бульоном за обедом и ломтики любительской колбасы на тарелке, пугающий путь от парадной до квартиры через темные пролеты лестницы. Атмосферное обрамление становится чуть ли не важнее сюжета. В плане событийности «на театре» рассказу развернуться трудно: школьник Миша приносит из спортивной секции пистолет, чтобы показать папе, а тот случайно нажимает на курок и попадает в себя.
В героях, Мише и его отце, нет детальной прорисовки. Более того, Анна Донченко и Андрей Гончаров меняются друг с другом. Хочется сказать, ролями, – но нет. Они скорее меняются текстом. Поскольку рассказ Русского – от третьего лица, спектакль тяготеет к повествовательности. Но этот режим так же плавно перетекает в игровой, как и реплики актеров – в музыкальные интермедии. Аудиоряд тоже неслучайный, отсылающий в прошлое. Насколько далеко – не уточняется, поскольку и в музыке здесь важно ироническое остранение. Приложив руку к сердцу, актеры подпевают какой-то современной кавер-версии детского хора гимна РФ. Магистральной темой звучит «Это здорово» Николая Носкова. Тоже своего рода знак повседневной жизни обычной квартиры обычного дома в обычном спальном районе: в обычный вечер где-то из угла должен фоном мяукать хиты отечественной эстрады телевизор. Этот незаменимый «камин» множества квартир есть и на сцене – советского образца. Скорее для антуража, потому как за ужином на столе между папой и сыном стоит... Николай Носков. Широко улыбающийся картонный персонаж своим появлением сперва вызывает недоумение. Но затем звучит минусовка, зритель угадывает мелодию с трех нот, и в зале слышатся довольные смешки от радости узнавания. Это и правда ужасно смешно – при той серьезности, с которой Донченко и Гончаров ведут разговор о прошедшем дне, перемешивая реплики героев с текстом песни. «Пап, а огурцов у нас нет? – Миша, ну какие огурцы! Сейчас же зима. Видишь, отовсюду здесь веет холодом. – А котлеты покупные? – Мама готовила. Это здорово».
Ключевой эпизод с выстрелом не показан актерами – событие происходит на территории произносимого ими текста. Как, в общем, не дан иллюстративно ни один фрагмент – к счастью, никакого падающего «снега любви» и умирающего на руках у сына отца мы не увидим. Сценический текст опирается как раз на те самые занозы, не дающие покоя детскому сознанию.
Ностальгически окрашенные картинки детства были пережиты-прочувствованы еще во времена Гришковца с его «Как я съел собаку». «Снег любви» не дает волю спекуляции на чувствах нашего внутреннего ребенка. Опять-таки избегая сентиментальности, Русский сочетает лирическое – потрепанный ранец, хоккейная клюшка, затянутый узлом под подбородком колючий шерстяной шарф и шапочка «петушок» с надписью USSR – с элементами, будто вырванными из компьютерной игры.
«Восьмибитная» эстетика некоторых сцен рождает эффект двухмерности. Не только предметного мира спектакля (как огромный плоский пистолет из поролона или нарисованный одной линией лестничный пролет, на фоне которого Миша бежит домой ужинать), но и в мизансценах, зачастую строго фронтальных или «в профиль» (как Донченко в роли собаки, в замершей позе на четвереньках ритмично дышащая с высунутым языком).
Такой синтвейв от театра, только заточенный специально под Россию. Метафизика городских окраин – явление, довольно популярное в сегодняшней культуре, но в основном – в интернет-сообществах. Несколько лет назад был один популярный паблик «Спальные районы страны OZ», автора которого называли «голосом поколения 25-летних», «важнейшим идеологом постхипстоты», «последним героем SMM» [1]. Это был немыслимый сплав киберпанка, поп-культуры и «древнерусской тоски» глазами обитателя монохромного царства пятиэтажек. Особая магия клонов-домов, одинаковых дворов и замедленного сердцебиения окраин российских городов мерцает и в самом рассказе Русского, а на сцене – воплощается в фантомных персонажей, вроде экстравагантной старушки в бархатной шляпе и накидке из волчьей шкуры (Донченко появляется в этом образе, тихо напевая песню «Сумерки» Анны Герман) или школьника, рассекающего в рапиде по воображаемой лыжне, в исполнении Гончарова. Подобные краткие зарисовки встревают в повествовательные фрагменты и окутывают действие подобием морока, галлюцинации. «Я один на один с городом», тоскливо пропел бы нам Николай Носков.
Про сам «снег любви» речь заходит только в финале. Сразу после несчастного случая в квартире Миши звонит телефон, а на проводе – отец. Ключевой монолог в рассказе – потусторонний завет отца сыну – поэтическая зарисовка о «снеге бесконечной любви», который будет «нежно ложиться под ноги», «охлаждать ледяными поцелуями», «распускаться огромным морозным цветком в груди» и еще множество красивых литературных волшебностей в перечислении «обещаний» этого снега. С мелодичным зацикливанием, как бывает в пьесах Вырыпаева. Режиссер обособляет этот монолог, впуская вместе с ним в схематичный двухмерный мир тот нерв живого человеческого тела, который в секунду снимает уже впитанный зрителем ассоциативный ряд. Обнаженная Донченко ложится на белый пенопластовый куб и шепчет слова о снеге любви в микрофон, чуть опережая звучащую запись ее же голоса, создавая эффект многоголосья. Медитативный момент, по силе едва ли не сильней всего, что успело у кого-то тоскливо «защемить» внутри при виде шапочки-петушка и старого школьного ранца, разряжает герметичный мир вбросом особой витальности. Первозданная чистота и беззащитность (так и хочется сказать – как только выпавший, не тронутый следами, снег), которые сообщает обнаженное тело, – то, что помогло подчеркнуть этот выбивающийся из текста монолог. Не заслонить текст приемом, а напротив – высветить его за счет своеобразного минус-приема.
Режиссер играет сменами регистров – от трагедии до стеба. И «снег» прозвучит в финале еще раз. Но уже не тот загадочный, «любви», а тот, который «луна за облаками». Правильно, Николая Носкова.
[1] Из аннотации к книге И. Антоновского «Спальные районы страны OZ». Издательство АСТ, 2014 г.
Март 2017 г.