Александр Мицкевич
Выпускник СПбГАТИ 2010 года (курс Н.В. Беляка)
Актер Интерьерного театра
С 2013 года – актер Александринского театра
Беседовала Аня Павленко
А.П.: Расскажи пожалуйста про театральный проект, участником которого ты являлся несколько лет после выпуска. Это было желание полученные в академии или в театре знания и навыки применить в другом формате, или эти истории вообще не связаны между собой?
А.М.: Нет, как раз связаны. Мы стали приходить в разные места с предложением почитать стихи еще на пятом курсе. Это было сложное время, когда не понимаешь, что дальше, что с тобой будет происходить после окончания академии. И все это родилось ввиду двух простых и банальных причин: нужно было что-то делать в творческом плане и что-то за это получать в плане финансов, вот и все. Тогда мы задумали это всё.
Сначала нас было больше – пять человек, потом стало меньше, как-то разделились-разбежались. И в какой-то момент мы вдруг поняли, что у всей этой истории начинает образовываться свой особый формат. Начинали с классических вещей – вышли люди, почитали стихи. Затем стали искать возможность обнаружить в этом какую-то драматургию. Потом это переросло вообще в попытку соединения определенных текстов, стихов и прозы, в единую смысловую историю с большим количеством музыки. Музыки всегда было много, потому что было очень интересно, как она сочеталась с текстовым материалом. Например, - я думаю, что я далеко не первый человек, который это обнаружил – то, как Майлз Дэвис сочетается с Бродским. Понятно, что Бродский и джаз – это далеко не новость, но именно Майлз Дэвис, в отличие от всех остальных (мы пробовали разные вещи), с Бродским имеет много общего.
А.П.: А вы накладывали на музыку стихи?
А.М.: Мы пробовали читать под музыку. Сначала было не совсем понятно, с какой стороны к этому подойти. То ли это должно было нечто атмосферное в музыке, либо наоборот, какой-то контраст – музыка одна, а стихи читаются иначе, либо вообще что-то третье… В итоге мы, наверное, пришли к чему-то третьему.
А.П.: А изначально вы устраивали междусобойчики квартирного или барного формата только для своих или же сразу были нацелены на большую аудиторию?
А.М.: Нет, это было не только для своих. Все изначально предполагало зрителя. А затем мы попали в своего рода барный формат практически случайно и вдруг поняли, что в нем мы вполне комфортно можем существовать. Но мне всегда было интересно (и особенно важно, когда это получалось), когда независимо от места, где все происходило, хоть в баре, библиотеке или просто на улице с микрофоном, вдруг возникал театр. Не в буквальном смысле спектакль, а просто другая природа зрительского внимания. Люди, приходящие посидеть в бар и послушать музыку, – это одно внимание. Они пришли в каком-то смысле и за этим, но музыка служит лишь фоном. Совсем другое внимание у зрителя, пришедшего именно затем, чтобы сидеть в зале и слушать, смотреть и вникать в то, что ему показывают.
А.П.: Ты как раз предвосхитил мой вопрос относительно того, к какому формату вы ближе – к театру или эстраде… Ведь это еще связано с вопросом адаптации к пространству. Скажем, на улице, в библиотеке или в баре это работает по разным законам. Как с этим быть?
А.М.: Все каждый раз форматировалось. Иногда незадолго до начала вечера.
А.П.: Расскажи подробнее про ваш репертуар. Про Бродского уже поняли…
А.М.: А по Бродскому было даже две программы. Одна из них была своего рода экспериментом. Мы играли в музее Ахматовой. Я читал, балерина танцевала, пианистка играла и Настя (актриса Анастасия Салова – А.П.) пела. Не назвал бы это спектаклем, скорее это был перфоманс. Мы решили посмотреть, как может соединиться история Бродского с визуальным сопровождением в виде балета. Сыграли всего один раз. Другая программа была подготовлена ко дню памяти поэта, там в основном было чтение стихов и музыка. Еще была, на мой взгляд, довольно интересная программа по Пушкину. В ней мы соединяли его тексты со стихами других поэтов и очень удивлялись, как удачно вдруг начинал звучать Пушкин, например, с Мандельштамом. Вплоть до чтения стихов строчка через строчку – Пушкин, Мандельштам, Пушкин, Мандельштам и так далее. Или снова Бродский. Он с Пушкиным вообще удивительно созвучен. Было много Есенина в самых разных программах, одна из них была полностью посвящена поэту.
А.П.: А как вы выбираете материал? Многие авторы уже давно считаются классиками, но все равно в разные времена так или иначе возникает мода на определенную литературу. Вы как-то считаетесь с модой на авторов?
А.М.: Ну как сказать, с модой… Мода сейчас, допустим, - Вера Полозкова.
А.П.: Я про другую моду.
А.М.: Бродский – это модно. Или Довлатов – чрезвычайно модно. Но когда мы берем те или иные тексты, мы обычно этим не руководствуемся. Бродского, например, почти всегда предлагал я, потому что я его давно люблю и ценю не за то, что он моден, а за то, что он мне лично так много открыл, это просто мой поэт. Да и с другими авторами так. Самый главный принцип отбора материала всегда был из любви.
А.П.: В настоящее время ты задействован в каких-нибудь программах? И планируешь ли?
А.М.: Сейчас некоторая неопределенность. То есть, конечно, есть множество идей и желание их воплотить. Из того, что мы собираемся делать в данный момент, в любом случае, будет программа «Love is all you need» . Возможно, уже в тридцатой своей реинкарнации. Она изменяется с тех пор, как появилась. Можно даже сказать, что она уникальна именно потому, что изменяется каждый раз. Еще у нас есть большое желание восстановить программу по Хантеру Томпсону. Мы сыграли ее всего три раза и больше к этому не возвращались, но очень хотим. Это просто удивительный автор, который как-то совершенно особенно звучит именно в России. Он, с одной стороны, если можно так сказать, локален, всегда говорит об Америке. Все его исторические отсылки, весь его культурный код исключительно американский. Рок-н-ролл, массовая культура…
А.П.: Контркультура.
А.М.: Его отсылки из контркультуры в массовую. И вроде это все очень американское, но при прочтении материала здесь, в России, это все звучит... не хочется говорить «актуально», потому что сам вопрос актуальности для меня сложен. Ты просто читаешь Хантера и понимаешь, что это звучит именно так, именно в том месте и именно в то время, в котором должно звучать. Нам не нужно переноситься в 60-е или 70-е. Он именно здесь и сейчас и вполне самодостаточен.
А.П.: Я знаю, что твоя деятельность сейчас околотеатральными проектами отнюдь не ограничивается, ведь с прошлого сезона ты играешь в Александринском театре. По понятным причинам под угрозой оказывается время, силы на собственные проекты. В каких условиях тебе комфортней работать – «театр-дом» или собственный проект?
А.М.: Для меня ближе, конечно, собственный проект. Но для того, чтобы он стал чем-то стоящим, нужно иметь за спиной некоторый багаж. В моем случае это театральный, актерский и просто творческий опыт.
А.П.: Так что же получается, театр - это функция?
А.М.: Нет, я бы так не сказал. Думаю, что театр – это этап. Который, тем не менее, может не окончиться до конца моей жизни.
А.П.: А тяжело было адаптироваться к работе в театре такого масштаба? С чем новым для себя пришлось столкнуться?
А.М.: Сначала, да. Столкнуться пришлось с тем, что это большая машина, где все по большому счету налажено. Этот театр хорош в том числе и этой организованностью, в отличие от многих других. Ты должен тоже там функционировать как часть всего этого. И дело не в графике. Любой график жесткий. Просто это может быть такой режим, при котором день растягивается до бесконечности, и ты можешь не сделать в итоге ничего. А может быть всего час, но он забирает все силы. А в Александринке другая система. Ну вот, ввод в спектакль. Допустим, нужно ввестись за одну-две репетиции. Это порой нелегко. Но я все-таки пришел не после ВУЗа, а уже с театральным опытом, и вещи, касающиеся непосредственно творчества меня не пугают. Пугало скорее другое. То, что это большой театр, где есть свои законы, свои подводные течения. Попадаешь в незнакомую среду и не знаешь, как то или иной твое действие или слово будет воспринято. Было сложно вот поэтому. Сейчас, прошло уже полгода, и я, наверное, могу сказать, что адаптировался. Стало свободнее.
А.П.: А сейчас чем занимаешься?
А.М.: Недавно мы выпустили «Воспоминания будущего» по мотивам пьесы Лермонтова «Маскарад» и спектакля Мейерхольда. На мой взгляд, получился спектакль очень необычного жанра. Сейчас так не играют. Например, для главного персонажа Арбенина восстанавливалась речевая партитура Юрьева, пластическую также искали по различным старым снимкам. То есть, с одной стороны, нечто сродни радиотеатру, с другой – театр немного оперного плана, играющий в игру. Рисунок роли Арбенина у Д. Лысенкова или у П. Семака очень жесткий, но при этом там есть, что играть, и это не повторение нот, мизансцен. Моя работа в этом спектакле – это пантомима, то, что происходит в голове у Арбенина. Когда в больших стеклянных кубах появляются люди в нарядах того времени, сделанных на основе костюмов из спектакля Мейерхольда, все это выглядит как выставка в музее. И вот они начинают оживать. Все происходит снова, это повторение того, что было, но уже в сегодняшнем дне. Фокин рассказывал интересную вещь: о том, как шла премьера или один из первых спектаклей «Маскарад» Мейерхольда, а на улице стреляли. Это был 1917 год. Эти выстрелы звучат в спектакле. И эта связь времен для режиссера очень важна.
А.П.: Каких спектаклей в ближайшее время ждать?
А.М.: Сейчас началась работа над спектаклем «Шум» на Новой сцене Александринки, режиссера Михаила Патласова. Это жанр документального театра. Наверно, не стоит сейчас раскрывать всю историю. Как и любой документальный спектакль, он сделан на основе реальной истории. В нем активно задействованы медиа технологии, как, например, полупрозрачный куб из видео проекций. Изображение накладывается прямо на актера, и зритель его видит, а он зрителя - нет. И это очень любопытное ощущение. Ты не перед камерой, не в кино, а на сцене театра, но при этом абсолютно один.
А.П.: А тебе раньше в жанре документального театра не приходилось работать?
А.М.: Нет. Это первый подобный опыт. В конце ноября состоится премьерный показ.
ноябрь 2014