"Чайка". А.П. Чехов
Театр "Сатирикон", Москва
Режиссер Юрий Бутусов
Художник Александр Шишкин
«Да, я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, потому что это свободно льется из его души».
Константин Треплев.
"Чайка" Юрия Бутусова стала для меня одним из самых болевых и пронзительных спектаклей за последнее время.
Увидев его в первый раз, я захлебывалась слезами горечи. Закрыв глаза после второго просмотра, я ощутила невыносимую усталость, которой не было предела. Восхищение и экзальтация сменяются утомленностью и безысходностью, боль льется непрекращающимся потоком. Мы хлопаем до боли в ладонях, кричим "браво"... Выходим из театра, с облегчением вдыхаем прохладный воздух. «Кончилось, кончилось!», — кричим мы. А ноги сами по себе будто повторяют этот танец отчаяния. И расходимся — по разным уголкам земли. А как же боль, помним ли мы про нее?
Актеры что есть сил стараются выжить в кромешной тьме. Истекая кровью и обливаясь крупными стеклянными слезами, они карабкаются по наклонной плоскости, в исступлении танцуют, поют под фонограммы, пьют водку, давятся хлебом, дрожащими руками цепляются за этот накрененный мир. Мир, где все наоборот. Шамраев не актер вовсе, а управляющий, зависящий от Аркадиной и от законов их круга; доктор Дорн не доктор: у него нет ничего, кроме валерьяновых капель, зато он танцует и мечтает о славе; Тригорин не знаменитый беллетрист, а заядлый рыбак. Треплев с дрожащими руками и окровавленной рубашкой, горящими глазами и сумасшедшими речами — одинокий и непонятый человек, неизвестно для чего пишущий, неизвестно для чего живущий.
Но когда этот покачнувшийся мир только возникает, он выглядит правильным, таким, каким и должен быть.
Все просто. Есть два любящих человека — живут Нина (Агриппина Стеклова) с рыжими кудрями огненного солнца и беззащитный, требующий любви Костя (Тимофей Трибунцев). Они вписаны черной краской в идеальную картину: на белом листе бумаги— вяз, волшебный пруд, луна, человек с собакой идет куда-то, чайки летают... Помимо этого, у них есть и другой мир, воображаемый, – пьеса про людей, львов, орлов, куропаток. Чего же еще надо?
Но вдруг пронзительно и страшно залает Трезор (Антон Кузнецов), зашевелятся скучные люди правильного мирка, выйдут на сцену жизни, развалятся в креслах и засмеются прямо в глаза проповеднику новых форм. Треплев молча подожжет театр, ворвется режиссер-создатель, остервенело будет срывать идеальную картинку...
Температура 451 по Фаренгейту — огонь охватит людей-актеров, и в неистовой пляске будут они вырывать микрофон друг у друга, будут по-обезьяньи кричать и мычать что-то нечленораздельное.
Нина, ты, чистая и непорочная, пришедшая в этот мир со стаей рыб и рогатых оленей! Почему же ты надеваешь на свою светлую душу черную маску самолюбивой пустышки? Почему извиваешься, подобно Аркадиной, и скалишь зубы? Рот в кровавых подтеках, глаза алчные, темные... Где же ты, настоящая Нина?
Не слышит, не чувствует, не видит и не понимает.
Ах, театр... Поклонение, блеск, слава...
Здесь мир театра страшен и жесток, он усыпляет совесть. Но, несмотря на это, театр – тот омут, в который всегда хочется нырнуть .
Ныряет Нина, вместе с ней Тригорин (Денис Суханов), чтобы прогнать скуку и вкусить прекрасную жизнь, чтобы забыть, кто они на самом деле. Театр? "Вот тебе и театр!", — кричит Юрий Бутусов. Хотели? Получайте. Вокруг чудища с волчьими масками, отрубленными ногами, бутафорские трупы на тележке. Бледная Нина закрывает лицо руками – «не надо!». Но выбор сделан. Аркадина (Полина Райкина) заключает всех в объятия, манит руками-клещами, слащавым голосом ведет к пропасти.
И только Треплев, весь красный от боли и отчаяния, держится на плаву. Он опрокидывает огромный стол с пластмассовыми фруктами, кувшин воды на превратившуюся в куклу Нину, а вместе с ними – искусственную жизнь.
Где тогда правда?
Бутусов в который раз врывается в эту тухлую жизнь, баллончиком с краской рисует на своей груди черную дыру и, перемахнув через все преграды, исчезает. Черная дырочка в сердце разрастается до мировых масштабов. Рыжие солнечные локоны Агриппины Стекловой теперь больше похожи на кудри медузы Горгоны. Размазанная тушь по лицу, кровожадный рот, горящие глаза, поджигающие все вокруг. Маша (Марьяна Спивак) истерично кричит «а я замуж выхожу, за Медведенко!". Боль хлещет боль водопадом. И кричат, беснуются несчастные люди, заигравшиеся в театр. Шамраев истошно орет, слюни текут у него изо рта – жалкий человек. Антон Кузнецов может залиться лаем неспокойного Трезора, а через мгновение стать покорным сельским учителем, постоянно перевоплощаться.
А бедный Треплев бьется в замкнутом пространстве из белых высоких стен, белого пола, белой, обвивающей его веревки. Мать стаскивает с него заношенную одежду, окунает его разгоряченную голову в ледяную воду. "Мама, перемени мне повязку, ты это хорошо делаешь",— просит он. И еще, и еще раз будет молить об этом Аркадину, появляющуюся в двух обличиях (Полина Райкина — Лика Нифонтова). Но если касаться оголенных нервов, становится еще больнее. И нет такой повязки, что могла бы успокоить мечущегося Костю.
А рядом с ним порхает ангелочек-Тригорин, признаваясь в своих чувствах Нине. Не добившись ответа, он начинает злиться, слащавость сменяется сухостью, шипением. После неудачной попытки объяснения в любви, он идет к Аркадиной и просит ее остаться еще на несколько дней, но та, вновь «раздвоившись», накидывается на него. Уже две женщины соблазняют Тригорина, тянут его в разные стороны, буквально разрывают на части.
"У меня никогда не было своей воли", — сдается писатель и отправляется за Аркадиной на край света. Надевая на себя очередную маску, он прощается с Ниной много раз, то бросаясь в объятия, то холодно крутя в руках брошенный ею медальон. А потом уходит, хлопнув дверью, не обернувшись.
Теперь у Нины нет выбора – "решила бесповоротно, поступаю на сцену".
Зачем, Нина, если вокруг тебя кружится в бешеном вихре один театр, с людьми без глаз, с одной лишь черной краской и тушью на их лице, с одним лишь криком ужаса на губах?
А черные люди все играют и играют в лото за бильярдным столом. Монотонность и мрак.
В между ночными кошмарами и жизнью потерянных людей — пронизанные болью танец и музыка, посредством которых Юрий Бутусов разрезает театральный мир на куски. Он словно призывает зрителей быть живыми и не позволять сердцам покрыться плесенью. Глаза его горят, а все тело до мельчайшей клетки в движении.
Раз — тишина, два — выстрел, три— кровь заливает лицо Бутусова. В этот момент непонятно, кто перед нами: режиссер, Треплев или просто страдающий человек. Но так ли это важно? Мы слышим только его крик, израненной, подстреленной чайки.
Танцует изможденная человеческая душа, желая освободиться и очиститься от горестей, и не остановится, пока не найдет выхода.
Мечутся по сцене Треплевы Суханова, Кузнецова, Осипова, исповедуются Нины Марьяны Спивак и Лики Нифонтовой. Каждый должен пройти через смерть, чтобы вернуться или не вернуться к жизни. Звучат выстрелы, один страшнее другого. Затем они прекращаются – сцена-перевёрнутый мир очищается.
Перед нами два одиноких человека. Мы снова оказались в начале. «Вы писатель, я — актриса... Попали и мы с вами в круговорот...». На пустой сцене только железная кровать, на ней – Нина с раскрашенным черной краской лицом и рыжей копной волос и белый, чуть живой Треплев. А в глубине сцены виднеется Голгофа из сбитой в кучу разорванной бумаги и два креста. На месте третьего стоит открытая дверь. Куда? Кресты светились на протяжение всего спектакля, но почему же только в самом конце распятие становится таким заметным? По сцене как будто цунами прошло, все раскололось, но оно так и не пошатнулось.
Тихо-тихо говорит Нина самые важные слова для сотворенного режиссером театрального мира: «Главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй». Выдержала, не сломалась Нина, не сломалась и Стеклова под тяжестью своей роли. Через страдания – к свету.
А Треплев через страдания к чему? К смерти? «Я не верую и не знаю, в чем мое призвание»,— говорит он.
Остается только одно — молча обмотать вокруг себя висящие канаты и несколько секунд трепыхаться в них, как птица без крыльев.
Выстрел не последует, да он и не нужен, он давно уже прозвучал, еще в самом начале.
Он простреливает сердце каждого смотрящего и играющего. Пусть не всю, но по крайней мере часть этой боли зрители прочувствовали за один долгий вечер и унесли с собой.
ноябрь 2014