"Антитела". А. Совлачков
Балтийский дом, Петербургская документальная сцена
Режиссёр Михаил Патласов
Художник Валентина Серебренникова
Человека, пришедшего в театр, зрелище на сцене не касается напрямую. И восторженные слова, вроде «это произведение про нас!» или «классика всегда актуальна!», произносятся все же со скидкой на «искусство», с абсолютным пониманием, что увиденное – плод творчества режиссера, драматурга, актеров. Как бы это ни трогало, как бы ни было похоже на настоящую жизнь, как бы тонко психологически и эмоционально ни выстреливало, все неправда. И даже самая современная пьеса, в которой, казалось бы, действие происходит не в Древней Греции, не в Англии XIV века, даже не в Советском Союзе, а в нашей действительности, это ощущение вымысла сохраняет. Герои-то придуманные, пусть и похожи на реальных Васю, Катю, Сергея Семеныча. Если разобраться, по таким законам театр и существует. Но только не документальный. В нем – явления вечно сегодняшние. Никакой паутиной истории зарасти не могут, никакую приемлемую для отстраненного восприятия дистанцию не соблюдают. Здесь и сейчас. И не важно, что с момента «сейчас» на самом деле могло пройти три дня. Или несколько месяцев. Или девять лет.
Это случилось в ноябре 2005-го года в самом центре города, на площади Восстания. Молодой антифашист погиб от руки такого же молодого неонациста. Одному – шесть ножевых ранений в горло, не оставляющие шансов выжить, другому – двенадцать лет колонии строгого режима. Дело об убийстве Тимура Качаравы раскатывалось громом в петербургском небе еще долгое время: СМИ ежедневно говорили о страшной расправе над студентом, друзья и товарищи по убеждениям проводили митинги, вечера, акции памяти; незнакомые люди посвящали ему песни и стихи.
Самой неожиданной и незакономерной реакцией на трагическое событие стала, спустя пять лет, постановка спектакля «Антитела» в рамках проекта «Петербургская документальная сцена» (куратор проекта – Алексей Платунов). Театр, долгие годы раздумывая и выжидая, решился заговорить со своим зрителям напрямую, не прикрываясь изысканными речами и изящными жестами артистов, парадными костюмами, пышными декорациями, волнующей душу музыкой. Режиссер Михаил Патласов и автор драматического сценария Андрей Совлачков выстроили свое документально-художественное произведение по подлинным материалам следствия, беседам, интервью. Своеобразный репортаж, тематически знакомый по многочисленным телевизионным передачам, но заставляющий серьезнее и внимательнее отнестись к заявленной проблеме. А как иначе – никакого экрана, позволяющего отчуждать беды неизвестных людей города N, нет; действующие лица стоят в двух метрах и исповедуются не журналисту и оператору, а тебе, глаза в глаза. Хотя камеры – неизменный атрибут репортажа и знак документалистики – присутствуют. Самые разные манипуляции проделывают с ними актеры: снимают друг друга то равнодушно, то с интересом, то явно желая в чем-то уличить; меняют резкость изображения, крупные планы на панораму; передают из рук в руки, даже переводят объектив на зрительный зал, фиксируя реакции. И вся съемка видеопроекцией транслируется в режиме онлайн здесь же, на стенах и двери, на людях и сидящем за столом белом манекене. Сначала эти маневры совершаются хаотично, затем выстраивается некий алгоритм, и подсознательно возникает ощущение, словно все происходит не в храме искусства. Перед нами – немного смонтированный эфир прямо из зала суда. Сценография (художник - Валентина Серебренникова) этому не способствует, но и не противоречит: дверь – скорее реквизит для режиссерских приемов, чем для наглядного изображения квартиры, магазина; да и стол никакой домашней атмосферы не создает, а когда нужно, мгновенно превращается в мебель для комнаты допросов; зеркальная поверхность стен, покрытая то ли мелом, то ли белой краской, вообще уводит из реального мира, позволяя дорисовывать в воображении любую картинку места действия. Ассоциации с судебным процессом рождаются в большей степени из-за разбивки текста на монологи-воспоминания, похожие на дачу показаний. Каждый разъясняет свою причастность к делу, позицию, а также отвечает на «закадровые», а потому неслышные нам вопросы. Говорит лишь один, остальные либо не обращают внимания, либо молча оценивают сказанное. Речи постепенно начинают перекликаться, вступать в конфликт. Говорящие подхватывают друг друга чуть ли ни на полуслове или обрывают, не давая выразить мысль до конца. Из прямых диалогов – только допрос следователем одного из свидетелей (вполне укладывается в концепцию театра-здания правосудия), прочие взаимодействия решаются иначе: взгляды, мимика, случайные или специальные прикосновения, доведенная до абсурда игра в войнушку с характерными звуками из компьютерной стрелялки.
Однако, в названии жанра «документальный театр» есть и второе слово. Его подчеркивает наличие в спектакле трагических героинь. Две абсолютно разные личности, две равно страдающие матери. Смерть ребенка или клеймо убийцы на нем – страшно пережить и то, и другое, показывают они. Алла Еминцева и Ольга Белинская представили великие актерские работы. Начиная с тембрально-интонационной достоверности голоса (в конце зрители слушают отрывки из реальных интервью, отличить просто невозможно!) и заканчивая полным раскрытием души другого человека как своей. Мама Тимура сдержана, не плачет и не кричит. Она с большим достоинством проходит адские испытания в виде расспросов, показаний, судов. В каждой маленькой истории звучит гордость за сына, за его слова и поступки, за его дело. Она всегда поддерживала любые начинания Тимура, уважала решения. А если и не совсем разделяла какие-то из них (например, когда он стал вегетарианцем), оставляла выбор за ним. Складывается впечатление, что она во всем доверяла своему Тимке и всегда воспринимала его взрослым разумным человеком. Ощущение правоты как собственной, так и сына, наверное, и дает ей возможность держаться, перенося мучительные процедуры.
Мама Паши (для спектакля его имя было изменено) – тихое, робкое, набожное создание, каждым движением или кивком головы как бы извиняющееся за то, что ей вообще дают слово. Трогательное описание мальчика-затворника со слабыми отклонениями в развитии, бывшего и оставшегося для нее загадкой, очень контрастирует с портретом бойкого, веселого, живого Тимура. Да и отношения между ними – полярные тем, что сложились в семье Качарава. Мама не подозревала, что на душе у ее ребенка, и совсем не потому, что не занималась им, просто все эмоции он прятал, не удостаивая дружеским общением любящую родительницу. Поэтому и о новых кругах Паши мама знала совсем немного, недостаточно для того, чтобы забить тревогу. Однако, на протяжении всего спектакля она, как и полагается трагической героине, пытается найти ту свою роковую ошибку, которая привела к страшному финалу. Зрители, изначально настроенные отыскать что-нибудь плохое в матери убийцы (а как же иначе?!), могут обратить внимание только на одно противоречие. Женщина долго говорит о своей работе в церковном хоре, о религии, вызывая реакцию «как у такой верующей мамы мог вырасти сын-преступник?», но потом произносит мельком, в контексте рассказа про какой-то рынок: «там же наши, русские люди, не евреи какие, не жиды...». Может быть, и не важно. А мне запомнилось. В конце героиня Белинской, несчастная, изможденная, вынужденная постоянно оправдываться перед всем миром, не выдерживает и разражается диким, отчаянным, истошным воплем-монологом, рыком тигрицы, бросающейся на защиту своего детеныша. Она не в силах разлюбить, отречься, она будет всегда рядом.
В качестве одного из доказательств тождественности (сопоставимости, по крайней мере) горя матерей применяется сильный, с художественной точки зрения, прием. Видео с камеры, направленной на говорящую Белинскую, проецируется ровно на лицо Еминцевой. Создается потрясающий эффект, как будто сказанное вылетает из ее уст, хотя она и молчит. Боль в глазах, измученные выражения лиц героинь сливаются воедино. И мы уже не совсем понимаем, кому принадлежат произносимые слова, чьи чувства они на самом деле передают.
Вообще же актеры пытаются не выставлять напоказ блестящую технику, точно давая понять, что лишь транслируют речи других людей, самых что ни на есть реальных. Поэтому они сразу сухо представляют тех, от чьего имени будут вести повествование, как бы знакомясь с залом. Конечно, на самом деле в этом и проявляется их мастерство: без заметных приемов, спокойно и лаконично рассказать историю как совершенно обычный человек, однако сумев полностью раскрыться за полтора часа и, главное, быть услышанным. Оказалось, жанр doc требует, как ни парадоксально, более тонкой и чуткой актерской работы. В данном случае испытание пройдено на ура. Ни на минуту не покидает ощущение, что перед нами герои событий 2005-го года, формально принадлежащие к разным «лагерям». С одной стороны – близкие Тимура: его мама, девушка (Елена Карпова) и друг-антифа (Владимир Бойков). С другой – мама убийцы и участвовавший в роковой потасовке, а сейчас уже вышедший из тюрьмы бывший неонацист (Игорь Гоппиков). И это совсем не деление на хороших и плохих персонажей, на своих и чужих. Если уж и искать тут злодеев, то они обнаруживаются в числе тех, кто вообще никак не причастен ни к жизни Тимура, ни к его смерти. Следователь (Александр Передков) воплощает все самое неприятное, что можно найти в образе «среднестатистического мента»: глупость и грубость. Упивающийся своими полномочиями, он сам проявляет жестокость, за которую должен наказывать заигравшихся мальчишек. Проводя допрос, он издевается над свидетелем, кричит на него, даже бьет. Ему ненавистны малолетние бунтующие придурки, которые в битвах за принятую ими идеологию готовы спорить и с власть имущими. Но показательно, что он, абсолютно не разбирающийся в разнице молодежных движений, все-таки больше симпатизирует фашистам. Видимо, для него, путающего, как и многие, патриотизм с радикальным национализмом, их стремления более объяснимы, что ли.
И еще один посторонний, даже не находящийся на сцене вместе с остальными, – охранник магазина «Буквоед» (Илья Борисов), рядом с которым напали на Тимура. Он сидит прямо в зале за пультом управления. Рассматривает на экране, поделенном на четыре части, записи с камер видеонаблюдения, изучает странички в социальной сети, с интересом поглядывает на зал. А время от времени встает и рассказывает какую-нибудь увлекательную историю, черный анекдот из жизни простых людей, сдобрив его крепкими словечками, чтоб натуральней звучало. Каждая из этих бытовых притч обязательно пропитана незамысловатой моралью, что делает его пусть недалеким, но забавным мужичком, со своим правильным пониманием черного и белого. И лишь в конце спектакля он обнародует, каким образом связан с произошедшим тем ноябрьским вечером. Охранник не пустил вбежавшего за помощью раненого друга Тимура, чтобы тот кровью не «испачкал помещение». Стоит отметить, компания бритоголовых парней практически сразу скрылась после содеянного, так что никто не просил его вмешиваться в уличную драку и, рискуя собственной жизнью, разнимать противников. Речь идет, конечно, не о храбрости и трусости. А о тупом равнодушии. Страшном и бесчеловечном. Думается, что опасность далеко не всегда представляют люди, реально способные на убийство. Да их не так много рядом, в отличие от таких вот, плюющих на все и вся «охранников».
Конечно, и бывший фашист, отсидевший два года за соучастие в преступлении, показан нам человеком, прямо скажем, неприятным. Хотя взглядов этих он больше не разделяет и подобные убеждения декларирует лишь в прошедшем времени, добиться к себе снисхождения у него не получается. Отношение к нему создателей спектакля никак не маскируется, хоть вердикт открыто и не произносится. Нарочито резкий, агрессивный, он захлебывается слюной и задыхается от крика, пропагандируя идеи бывших своих соратников. Громкость воплей и темп речи его безумных монологов все нарастают, словно он старается заглушить потенциально возникающие ответы, пресечь на корню любые другие мнения, подавить, задавить и раздавить возможного оппонента. Впрочем, иногда он адекватен, спокоен и даже улыбчив. Например, рассказывая услышанную в тюрьме историю о двух отморозках, изнасиловавших наполовину сгоревшую (в разведенном ими же костре) девушку. Случай преподносится как веселая байка и вызывает у него ироничный смешок, перерастающий в гомерический истеричный хохот…
Впрочем, этот спектакль вовсе не про злодеев-нацистов и героев, им противостоящих. Мораль не в том, что нельзя убивать хороших ребят-антифашистов. А в том, что убивать нельзя. Ни за какую идею. Ни за какие убеждения. Нельзя и все. Иллюстрацией этой мысли служит фрагмент записи спектакля МДТ «Бесы». Девушка Тимура объясняет, что смотрела постановку в тот самый день. Насколько знаковое и страшное совпадение! Да, время, место, обстоятельства (в конце концов, огромная разница между предумышленным кровопролитием и случайностью в исходе драки) иные. Но сама концепция возможности убийства из-за несовпадения социальных/политических/религиозных/нравственных позиций всегда одинаково чудовищна. Параллель вполне законная.
Уже очень давно деятели театра додумались использовать сцену как трибуну, с которой можно проповедовать определенные взгляды, наставляя народ. Лавры первенства в раскрытии его образовательной, назидательной функции принадлежат эпохе Просвещения и ее воспитывающему целые поколения домашнему театру. После этого все менялось не один раз, и люди двадцать первого века уж, конечно, знают, что искусство вне эстетических параметров – не искусство вовсе, что не менее важно, каким образом выражена конкретная мысль или создан шедевр, чем сама их глубинная суть. Но, кажется, именно людям двадцать первого века подчас и недоступны смыслы, если они не лежат на поверхности или хотя бы немного завуалированы. Может быть, разучились считывать? Или так перенасытились телевизионной хроникой, что уже попросту ничего не трогает? В любом случае, потребность в прямом диалоге между театром и обществом не нуждается в подтверждении. За своевременное понимание этого – огромное спасибо Патласову и всей команде. Такие спектакли, как «Антитела», необходимо делать. На такие спектакли, как «Антитела», необходимо ходить. Про такие спектакли, как «Антитела», необходимо думать и говорить.
P.S. В следующем году Тимуру Качараве исполнилось бы 30.
ноябрь 2014