"Путешествие Алисы в Швейцарию". Лукас Берфус
Балтийский дом
Режиссёр Алексей Серов
Художник Марсель Калмагамбетов
Вы все еще жалуетесь на свою работу? Тогда посмотрите спектакль Алексея Серова «Путешествие Алисы в Швейцарию»! Конечно, это не серьезный призыв с моей стороны, скорее – попытка как-то снизить пафос перед темой, о которой пойдет речь. Да и вообще, трудно говорить о жизни и смерти так, чтобы пафосно не звучало. Как и о достоинстве, чести… Но, оказывается, эти понятия могут принимать очень странные формы. «О здоровье можно торговаться, о достоинстве человеческой жизни – нет». Это слова Густава Штрома – врача, практикующего эвтаназию.
Избавление человека от жизни – довольно парадоксальный способ отстаивания его чести и достоинства. Считается, что любое убийство не может предполагать никаких «если». Как и клятва Гиппократа. Но если жертва сама мечтает, чтобы ее убили, то это утверждение уже не кажется таким безусловным. Перенося все общественные, моральные и этические противоречия на театральные подмостки, одним лишь «за или против» нельзя ограничиться. Сама тема спектакля – явление, изначально противоречивое. Более того, злободневное, остросоциальное. Хотя для граждан нашей страны острота такого вопроса, как эвтаназия спорна, ведь шум вокруг узаконивания «легкой смерти», который пришелся на начало нулевых, в основном касался европейских стран и США.
Пьеса немецкого драматурга Лукаса Берфуса может нравиться или не нравиться, но она, бесспорно, важна уже самим фактом своего существования. В ней затронута смелая и серьезная тема. Молодая женщина Алиса, не желая более выносить тяжёлую, изнуряющую болезнь, отправляется в Швейцарию, где врач Густав Штром, сможет навсегда избавить ее от мучений.
Поставленный на малой сцене Балтийского дома, в камерных условиях, спектакль Серова вызывает некоторое ощущение неловкости. Перед нами появляются люди, о скорой смерти которых мы уже знаем с самого начала. Конечно, идея мимолетности бытия и ценности каждого мгновения далеко не нова, ею с охотой спекулируют и в театре, и в кино. Но этот спектакль вовсе не учит нас беречь свою жизнь и наслаждаться ею. Это, скорее, можно расценивать, как ясную постановку вопроса и повышение нашей осведомленности о проблеме. А неловкость оттого, что «это про других». Именно, потому, что это не я и не ты, становится как-то не по себе. Мы полтора часа на расстоянии вытянутой руки наблюдает за умиранием и… смотрим с интересом. Совсем как те «другие», кто не решился взять на себя труд Штрома. Не равнодушие, но непричастность к чужому горю и бездействие заставляют задуматься о целесообразности практики эвтаназии.
Увидеть эту историю именно так близко, в камерной обстановке – принципиально важно. Хотя, на мой взгляд, спектакль так и просится на большую сцену. В довольно тесном пространстве художник Марсель Калмагамбетов уместил и стену с входной дверью, и закуток комнаты больной Алисы, и кресло для процедур (нечто среднее между тренажером и пыточной машиной), и душевую кабину, и ширму. Огромное внимание уделяется телеэкранам, которые то показывают разговоры по «скайпу», то иллюстрируют диалоги героев, а большую часть времени – транслируют живую съемку из квартиры Штрома как обязательную часть процедуры. Но впечатление, что спектакль немного «не помещается», стремится вырваться из тесноты, не только из-за сценографии. Просто об этой важной проблеме хочется вещать с больших трибун и быть услышанным многими. Да и звуковое сопровождение спектакля в виде повторяющейся песни Игги Попа «The Passenger» задает такой бешеный ритм, что трудно усидеть на месте, глядя со стороны, все внутри так и стремится куда-то на площадь. А вот о чем кричать на этой площади – вопрос.
В размышлениях о том, кто является большим героем – тот, кто добровольно решает умереть или тот, кто отважно живет в муках, вспоминаются первые строки книги Гальего «Белое на чёрном»: «Если у тебя нет ни рук, ни ног, а ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой, – все. Ты обречен быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть. Я герой. У меня просто нет другого выхода». При таком раскладе, конечно, все доводы в пользу живущих, герои – именно они. Но всегда должно быть право выбора – продолжать жить или нет, как и право сохранить достоинство. В этом смысле формула Густава Штрома даже перекликается с сатинской «уважать, а не жалеть». Врач встал на путь борьбы с обществом, с государством, со СМИ. «Кто может определить счастье или страдание. Кто может выразить словами, что делает жизнь достойной того, чтобы ее проживали. Не я. Но я вижу, кто больше уже не может и висит на волоске, чье достоинство будет попрано, если борьба не оборвется».
Штрома в исполнении Валерия Соловьева тяготит публичность и неизбежное внимание к его персоне. Он благороден и скромен. Тяжелые, усталые движения рук, измученное лицо, сдержанный тихий голос – все говорит о нелегком бремени, которое он вынужден нести. Но он упорно продолжает делать то, на что мало кто решился бы. Это сродни тем непосильным делам, которые необходимы, но «пусть кто-нибудь другой». Столь же противоречиво, как сказать горькую правду в глаза или принести дурную весть. Только в этом случае ставки намного выше. Иногда растерянный взгляд и беспокойная ходьба из стороны в сторону выдают некоторое смятение, но, по большому счету, он давно для себя все решил – нужно помогать людям вовремя уйти. Именно в отказе от героического пафоса своеобразного спасителя актер находит важную в Штроме черту – его ординарность. Он очень сдержан и спокоен, но за скупыми внешними проявлениями характера персонажа ощутима невероятная глубина этой актерской работы.
Но в то же время «не чуждое человеческое» действует и против профессионализма. «Мне все про тебя интересно, ведь ты – мой будущий убийца», – говорит очарованная доктором Алиса (Наталья Парашкина). За пару дней до процедуры Штром вдруг предлагает ей вместе отправиться отдохнуть на побережье. Пляж и пара в купальных костюмах, сладкие звуки «Besame mucho» – все это скорее напоминает медовый месяц, чем подготовку к смерти. В какой-то миг показалось, что Алиса вот-вот передумает умирать. Лежа на земле, она просит Штрома показать, как он будет закрывать ей глаза и убирать с лица волосы, когда «это произойдет». В неистовом приступе нежности она судорожно начинает целовать его руки. Но кроме этой нежности Алиса испытывает доверие к своему «будущему убийце». Доверяет ему свою жизнь в определенном смысле.
Эта внезапная влюбленность рождает большую перемену в героине. В начале спектакля была одна лишь апатия и равнодушие к миру. Алису ничто не волновало, кроме даты ее кончины. Пресные движения и мимика, невыразительный взгляд, абсолютная прозрачность существования. Интерес к жизни и огонек в глазах появляются лишь с приближением заветного дня и усиливаются с момента встречи с доктором. И когда, наконец, ей все вокруг становится в радость, Штром резко пресекает этот зарождающийся между ними роман. Она подавлена, но зато теперь тверда в своем желании умереть. И импровизированное предсмертное интервью на камеру, о взглядах на религию, политику и о мировоззрении в целом, Алиса дает поспешно, как бы желая поскорей отделаться, говорит быстро и практически переходит на крик. Одновременно она складывает свою одежду в мусорный пакет. И пятнадцать граммов снотворного выпивает одним махом, когда Штром выходит из комнаты. Вернувшись, он в ужасе хватается за голову, когда осознает, что Алисе осталось жить лишь пять минут. Сперва обещал сделать все быстро, просто и «без дешевой театральности», но не сумел надеть маску врачебного цинизма и понизить человека, успевшего стать близким, до статуса рядовой пациентки.
Профессиональную непреклонность Штрома чуть было не сломило появление в его жизни этой красивой и отважной женщины. Но он привык лишать себя простых человеческих радостей, и работу когда-то предпочел семье (так и не успев завести детей, расстался с женой, которой были неприятны его руки, «трогавшие трупы»). Он в первую очередь врач, а уже потом мужчина. Врачебная этика – превыше всего. Привлекательная юная ассистентка Ева (Даша Степанова) в коротеньком платье, бесцеремонно заявившаяся к нему домой с чемоданами, – тоже соблазн. «Вы молода, это само по себе – провокация», сухо произносит он. Бойко выкрикивая цитаты доктора наизусть, девушка готова буквально ходить по пятам за своим идолом. Он же напрочь отказывается видеть в ней женщину.
Однако и верная Ева в итоге не выдерживает и сбегает в Румынию лечить душевнобольных детей. На ее долю пришлась смерть Лотты, матери Алисы (Наталья Попова). Одинокая немолодая женщина, которая все дни проводила за уборкой квартиры и посещением кружков для таких же одиноких дам, встречала со стороны единственной дочери только холодность и раздражение. А после смерти Алисы ее жизнь окончательно потеряла смысл, и она тоже решилась на эвтаназию. Этот момент стал решающим для Евы, два года назад самой оставшейся без матери. Молодая гиперактивная идеалистка, еще недавно готовая зубами вырвать себе место рядом с кумиром, срывается. Ей опостылела грязь этой квартиры, а события, происходящие там, теперь тоже кажутся грязными.
Эти приходы и уходы людей создают ощущение конвейерности практики Штрома. Но он очень чуток вопреки своей воле, и уделяет внимание каждому пациенту, становится для него по-настоящему близким. «Рутиной это быть не может, каждый человек – особенный», – говорит он. И цитата Антуана де Фуркруа «мертвые неблагодарны» из уст Штрома звучит неубедительно. Все они бесконечно ему признательны, а его труд неблагодарен лишь потому, что окружающие слышат в сочетании «помочь умереть» только последнее слово.
Один из пациентов, престарелый английский джентльмен Джон (Роман Громадский) находит в нем собеседника, вернее, слушателя. Он как будто приходит в гости просто поговорить, и все время выдумывает повод уехать домой, чтобы закончить какое-нибудь дело и вернуться вновь. Но однажды не вернется и он. Абсолютно влюбленный в жизнь, перед страхом смерти Джон превращается в напуганного ребенка и оттягивает, сколько может, роковой час. В последний момент он покидает квартиру в инвалидном кресле с криками ужаса: «Я боюсь умирать!».
Домовладелец Вальтер (Леонид Михайловский) – единственный, кто, наперекор всем окружающим, полон уважения к делу Штрома и пытается поддержать его не только неумелыми косноязычными напутствиями, но и предоставив дополнительное помещение для процедур. В конце концов, рядом остается только он. «Это наш крест, но и честь», – мрачно, но гордо произносит Штром. Чей именно? Врачей, ступивших на этот путь? Людей, не желающих стоять в стороне, когда другим нужна помощь? А может быть, он как раз адресует свои слова стоящему рядом с ним Вальтеру, ощущая в нем опору? В качестве подтверждения озабоченности Вальтера теми же вопросами, что и врач, звучит его финальный, довольно неожиданный, монолог. Домовладелец рассказывает, как однажды пожалел денег на усыпление котят, и умертвил их бесплатно, сам. Внезапно этот брутальный неотесанный персонаж поражает своей сентиментальностью, говоря о том, как много лет эти слепые котята стоят перед его глазами. Но и Вальтер с честью несет свой крест – те деньги он все равно отдал в благотворительный фонд.
Должен ли зритель, отныне осведомленный, уходя со спектакля, занять какую-либо позицию относительно эвтаназии? Вовсе нет. Но уверена, что каждый мысленно примерил на себя подобную историю. Учат ли нас тому, что нужно брать как можно больше от жизни и наслаждаться драгоценными минутами или заявляют о праве человека добровольно прекратить все в любой момент? А может быть, жалкая жизнь противопоставляется достойной смерти? Пусть каждый решает сам. Важно видеть разницу между теми, кто мешает жить и теми, кто помогает умереть.
P.S.: Без пафоса, как я и думала, все же не обошлось. Возможно, оттого, что, рассуждая на тему суицида, мало кто любит называть вещи своими именами. И даже если намерен это сделать, все равно как-то на уровне подсознания старается смягчить (как и вышло в этой статье). Но мы не об утопленниках, висельниках или вскрывающих вены. А о тех, кто устал от уродливой жизни и хочет встретить красивую смерть, и потому нуждается в поддержке. Если смотреть на проблему с этого ракурса, то спектакль, несомненно, оставит след в памяти даже у ханжей и любителей сопливого сиропа, а плохо освещенный в нашей стране вопрос вдруг для кого-то обретет маломальскую значимость.
декабрь 2014