Марина Засухина: Мы встретились с Ярославой Пулинович в стенах пермского ТЮЗа после премьеры спектакля по её инсценировке «Господа Головлёвы». Надо заметить, что это уже третья пьеса Ярославы, поставленная в этом театре. Здесь идут «Золочёные лбы» и «Отрочество», а сейчас к постановке готовится пьеса «Как я стал...». Такой интерес к драматургии Ярославы Пулинович относится не только к пермскому ТЮЗу, её произведения востребованы многими молодёжными театрами. В репертуарах для подростков часто встречаются такие названия, как «Учитель химии», «Наташина мечта», «Я не вернусь». О том, как современный российский театр взаимодействует со зрителями сложного подросткового возраста, мы и поговорили с Ярославой.
М.З.: В последнее время много разговоров о том, что современной драматургии для детей 12-16 лет в России практически нет. На твой взгляд, пьес для подростков сегодня действительно не хватает?
Я.П.: Да, почему-то так получается, что для подростков пишут очень мало. У нас этот возраст очень обделён и драматургией, и постановками. Для младшего возраста какие-то пьесы можно найти, а для детей постарше – уже с трудом. Поэтому они, как правило, уходят из театра, им не интересно смотреть «Снежную королеву», им не интересно смотреть «Золушку». Им хочется смотреть про себя сегодняшних, или про героев, которые отражали бы их мир. А таких пьес довольно мало. Всё, что приходит на ум, – это, например, «Собаки Якудза» Юрия Клавдиева, «Это всё она» Андрея Иванова. Но, на самом деле, привести какую-то плеяду драматургии для подростков сложно.
М.З.: Как ты считаешь, в этом возрасте театр ребёнку необходим?
Я.П.: Безусловно. Просто, мне кажется, проблема сегодняшнего театра в том, что он страшно боится, будто подростки чего-то не поймут. Театр считает, что им нужно объяснять, как дебилам. На самом деле, если вещь сделана хорошо, то они способны воспринять очень многое. Я не думаю, что 14-летний человек не в состоянии понять ту же «Войну и мир». Другое дело, что надо сделать так, чтобы это было актуально для них сегодня, иначе всё это превращается в мёртвый материал, и молодому человеку будет интереснее посидеть в «Ютубе», чем смотреть спектакль по Толстому. Именно потому, что театр дико пуглив, он с очень большим трудом идёт на эксперименты. Когда в Красноярском ТЮЗе мою пьесу «Наташина мечта» ставил Рома Феодори, он включил в спектакль брейк-данс коллектив, и это имело огромный успех у молодёжи. Конечно, многие пришли просто на имя популярной брейк-данс компании, но в тот же момент они посмотрели спектакль. Ничего в этом ужасного нет, наоборот это здорово, когда спектакли для подростков задействуют какие-то молодёжные субкультуры. И даже если первый раз ребёнок придёт на имя какой-то группы, то, возможно, он заинтересуется и будет ходить в театр дальше. Но режиссёры очень редко проявляют интерес к тому, что сейчас модно в молодёжной среде. Априори считается, что это всё ужас, дрянь, что подростки что-то на себя нацепили, что-то непонятное слушают. Очень мало кто пытается вникнуть, если уж это совсем плохо, то почему-то же дети за этим идут, почему-то они это слушают и объявляют этих музыкантов своими кумирами. Не обязательно слушать эту же самую музыку, но попытаться разобраться, что привлекает их именно в этой группе, в этих фильмах – очень важно.
М.З.: Театр для подростков – это какой-то особый театр, он должен отличаться от детского и взрослого?
Я.П.: Подросток – это и не ребёнок и не взрослый, именно в этом проблема. В чём-то он уже совсем зрелый, и я думаю, что на какие-то взрослые спектакли может спокойно сходить. Поэтому я как-то не в восторге от закона, где всё помечается «16+», «18+». Не дай бог, ребёнок услышит слово «секс», это же так ему навредит! Я не понимаю, зачем введён этот закон. Сегодня маркером «18+» помечено большинство спектаклей, в том числе и классика, которой, мне кажется, молодой человек должен напитываться с ранних лет. Но почему-то наши депутаты считают, что если 14-летний ребёнок посмотрит «Госпожу Бовари», то это страшно его развратит. На самом деле, его скорее испортит реклама на улице, и тот лексикон, который он слышит каждый день. Но я абсолютно уверена, что никакая «Госпожа Бовари» ребёнку навредить не может. А наша государственная политика такова, что всё маркируется, и очень сложно придумывать какие-то темы, которые могли бы пройти с маркировкой хотя бы «14+», а уж тем более «12+». Это даёт некие ограничения для постановок.
М.З.:А мат, на твой взгляд, в спектаклях для подростков допустим?
Я.П.: Дети, которые матерятся, как правило, слышат это в семье. А если в семье этого нет, но ребёнок слышит это в театре, он же понимает, в каком контексте звучат эти слова, какой человек это произносит. Я против обильного мата в театре, но я не думаю, что одно-два слова, которые выражают характер персонажа, могут как-то навредить.
М.З.:О чём можно и нужно говорить с подростками, а о чём – нет?
Я.П.: С ними можно говорить на любые темы. Подросток – это ещё не сформировавшаяся, но уже личность, в любом случае. Поэтому тут скорее вопрос некой деликатности – как говорить об этом, а темы могут быть любые. Другое дело, что есть моменты, по молодости их просто не волнующие. Например, проблемы пожилых пар, которые переживают какие-то конфликты, им ещё не понятны. На самом деле, подросткам интересно смотреть про себя, это всегда так было. В екатеринбургском ТЮЗе, когда театр ушёл на реконструкцию, сделали такой проект, который назывался «Театр у школьной доски». Они брали произведения русской литературы, которые рассказывают о 15–17-летних ребятах и ставили их. И оказалось, что школьникам это было дико интересно, и они абсолютно готовы воспринимать и классику, и современный материал.
М.З.: Какую форму должен принимать разговор с подростками в театре?
Я.П.: Мне кажется, самое ужасное в общении с подростком, когда ему говорят «сиди и слушай, тебя никто не спрашивает, ты ещё маленький, чтобы размышлять». Насколько я себя помню в этом возрасте, я была очень чутка на фальшь. Там, где я чувствовала лицемерие, там, где я чувствовала, что человек говорит то, во что не верит, – мне сразу становилось неинтересно и скучно. Когда к нам приходили учителя, которые были искренне заинтересованы в своей профессии, искренне заинтересованы в том, что происходит с нами, хотелось им открыться, и люди за ними шли. У меня было много школ и много учителей. Я помню одну из учительниц, про которую нельзя сказать, что она была доброй или покладистой. Напротив, она была очень жёстким педагогом, она могла прикрикнуть, но мы её очень любили и прислушивались к ней. Потому что, во-первых, ей был искренне интересен её предмет – литература, во-вторых, она всегда говорила то, что думает, а в-третьих, она уважала чужое мнение, могла принять чужое мнение и, возможно, признать свою ошибку. Подростки это очень ценят. Потом через какое-то время у меня была другая учительница литературы, которая была и покладистой, и мягкой. Но мы чувствовали, что она рассказывает свой предмет, а на самом деле ей глубоко до лампочки и Наташа Ростова, и «Преступление и наказание», она рассказывала это просто, чтобы оттарабанить свой урок. Мы понимали, что она говорит нам о каких-то идеалах нравственности, доброты и чистоты, но на самом деле она не разделяет эти идеалы в жизни, и сама не является этим примером. И мы не любили её, мы не верили ей, нам было абсолютно всё равно, нам было скучно на её уроках, потому что мы были не готовы идти за ней. Но она и не хотела, чтобы мы за ней шли, она просто говорила нам какие-то прописные истины, и мы кивали головами. Я помню, мы проходили рассказ про то, как человек погиб за родину, и мы классом вдруг попытались доказать ей другую точку зрения, что, может быть, жизнь человека ценнее родины. Даже не то, что бы мы так считали, мы попытались вызвать её на разговор, нам был интересен диалог. Но она начала кричать, что в нас нет ничего святого, мы не патриоты, мы говорим абсолютную ересь. И мы поняли: наше мнение её совершенно не интересует, нас никто здесь не спрашивает. Вот, наверное, чего нужно избегать в общении с подростками. А темы могут быть любыми – главное, чтобы это было интересно.
М.З.: У тебя много пьес про подростков, и многие из них поставлены именно в молодёжных театрах, в ТЮЗах. Когда ты пишешь, то акцентируешь внимание на том, для какой аудитории ты это делаешь?
Я.П.: Если честно, когда я пишу пьесу, то мало задумываюсь об адресате, о том, кто это будет читать и смотреть. В первую очередь, мне интересно всё-таки, что называется, самовыразиться, мне интересно сделать то, что я хочу. Я считаю, что на этом этапе и не нужно думать об аудитории. Потому что мысли об аудитории, о том, кто это поставит, и что это будет, очень сильно ограничивают тебя внутренне. А когда пишешь с мыслью, что «пусть даже это будет в стол, ничего страшного не случится, главное – я пишу это для себя, мне сейчас важно об этом рассказать, а дальше – будь что будет», тогда у тебя исчезает этот страх чем-то неугодить, и становишься внутренне защищённым этой мыслью. Но когда пьеса доходит до театра и её начинают ставить, конечно, мне интересно, кто придёт, какая это будет публика, что это будут за зрители.
М.З.: Как ты считаешь, какая-то тенденция к улучшению в современной драматургии для подростков сегодня всё-таки есть?
Я.П.: Мне кажется, поскольку сегодня в драматургию приходит очень много молодых людей, появляется больше пьес для подростков. Другое дело, что, может быть, это не всегда какой-то хороший материал, потому что драматург сам ещё очень молод, он учится. А когда он становится опытным, то начинает писать на другие темы, потому что сам вырастает. Но с другой стороны, много примеров, когда люди приходят с искренними первыми пьесами, именно про себя, про себя молодых. И может это не берёт каким-то мастерством, но это берёт откровенностью, трогательностью и открытостью. Так что такие пьесы появляются, безусловно.
М.З.: Персонажи твоих последних пьес тоже уже не дети. То есть герои вместе с автором становятся старше?
Я.П.: Конечно, это связано с внутренним взрослением. Когда ты совсем молод, хочется писать про себя, а когда ты становишься старше, тебе хочется писать не только про подростков, но и про взрослых, твои герои становятся совершенно разными.
М.З.: Значит, пьесы для детей старшего возраста в России всё-таки появляются. В драматургическом конкурсе «Премьера» есть даже отдельная номинация «Пьесы для подростков», в которой ежегодно оглашается лонг-лист текстов для детей 12-16 лет. Но до театров они почему-то не доходят.
Я.П.: У нас современная драматургия вообще очень тяжело доходит до театров, потому что большинство завлитов и режиссёров не читают современных пьес. Они доходят либо через лаборатории Лоевского, либо, если имя драматурга становится уж совсем на слуху, то тогда начинают читать. Действительно, с одной стороны не так много драматургов пишут для подростков, а с другой стороны, даже то, что они пишут, в большинстве своём не нужно театрам, они не идут навстречу. И такой сцепки современной драматургии и театра не получается. Складывается ощущение, что это никому не нужно, хотя на самом деле все не так.
М.З.: Нужно, чтобы кто-то сделал первый шаг и поставил пьесу, тогда её заметят.
Я.П.: Да, у меня так было с «Наташиной мечтой». Пьеса лежала год никому не нужная. Потом она была на лаборатории Лоевского, и из этого получилась постановка в Саратове. Её поставили первый раз, а дальше просто начал разрываться телефон, и «Наташину мечту» стали ставить во многих городах. То есть был некий толчок, а до этого никто, наверное, даже и не знал про эту пьесу.
М.З.: В чём, на твой взгляд, миссия театра для подростков?
Я.П.: Говорить с подростками на темы, которые их интересуют, которые им важны. Рассказывать, что мир очень многогранен и не сводится к белому и чёрному, есть огромное количество полутонов, в которых нужно разбираться, которые нужно пытаться понять. Наш мир – сложный, непредсказуемый и не всегда радужный и прекрасный. В нем, к сожалению, случаются и войны, и холокост, и просто какие-то ситуации, когда люди вдруг начинают ненавидеть друг друга. Но при этом есть любовь, есть сострадание, есть милосердие – наверное, это самые важные вещи, которые мы должны сохранить в этом страшном мире.
Ноябрь 2014