"Идущая за предел". По пьесе Клима «…Она – я – не я и она…»
Театральная мастерская "АСБ"
Режиссёр Алексей Янковский
Юля: Помнишь, совсем недавно я переживала, что наши частые походы в театр, ставшие прекрасной, но все же обыденностью, могут притупить эмоциональное восприятие? Что ежедневная попытка грамотно расшифровать сценический текст выходит на первый план, за которым не видно…чуда, что ли? И вот чудо случилось. Неожиданно, не по расписанию, как и положено настоящему чуду. Но вслед за ним приходит новая проблема: как это объяснить, как перевести в буквы? Рассказать о спектакле все же надо, я считаю.
Аня: Да, пожалуй, написать об «Идущей за предел» даже самыми нежными словами – все равно обречь текст на топорность и грубость по отношению к спектаклю. Он как мотылек, сотканный из каких-то прозрачных неуловимых материй, прикосновение к которым все портит. Вопрос: из каких? Вот Клим написал женскую версию пьесы «Я…Она…Не я и я». Наверное, сразу обозначим, что предыдущие постановки в «Особняке» с Александром Лыковым и Татьяной Кузнецовой мы, увы, не видели. Мне кажется, что текст Клима – будь то женская или мужская его версия – это всегда диалог, даже если герой один. А на выходе мы видим не просто овеществленный текст, но в первую очередь то, как он резонирует с говорящим. И точно так же в каждом из зрителей он отзывается по-особому, возможно, очень лично. Разговоры на такие вечные животрепещущие темы как Бог, любовь, жизнь и смерть мы неизбежно проецируем на собственный опыт…
Юля: Как раз думала об этом. Сухой аналитический разбор «Идущей» был бы попросту лукавством, этакой нарочитой демонстрацией профессионального подхода, в котором нет места личным откровениям. Размышления о нем так же сложно структурировать, как и прочертить единую сюжетную линию пьесы – все сводится к полнейшему сумбуру, бреду. Сонному бреду женщины в подвенечном платье. Комната заполнена цветами, а мать была очень красивой. Образ отца стерся в памяти, а рождение сына – появление на свет нового одиночества. Петербург – кукольный городок Бога, по которому ходит грустный мальчик Рогожин, а зрители – зеркало для актера, и обнажаться они должны первыми. И так далее, и так далее… Ассоциации, образы, звуки и картинки вращаются, вальсируют в едином потоке воздуха, сменяют друг друга, всплывают снова – тот объем поэзии, разлагать который на составляющие и пытаться не следует. Один слышит посмертный монолог Настасьи Филипповны, другой – исповедь актрисы, третий – крик женской души. Четвертый же воспринимает ее вообще как посредника между ним и кем-то свыше. Те же, кому, несмотря на гипнотическое состояние, удалось поймать каждое слово (и его смысл!), обнаруживают великое множество пределов, и такое же множество идущих за них. Все эти лица существуют одновременно и рядом, и друг в друге. И даже, кажется, в нас.
Аня: Меня бы удивило, если бы ты сказала, что тебе «удалось поймать каждое слово». Это ведь не всегда связанные между собой фразы, повторы, обрыв на полуслове. Текст пьесы на протяжении целого часа произносится актрисой без единой передышки, даже на секунду. Только первые несколько минут Елена Спирина говорит как во сне – медленно, монотонно, с большими паузами. Суть уловить иногда было действительно трудно. То ли рассказывает свой сон, то ли чей-то сон, а может быть о ком-то в этом сне, или о себе в нем. И то, и другое, и третье, и еще любой новый вариант можно подставить. Все подойдет. Потому что «все уже случилось». Ведь эту фразу её героиня повторяет множество раз. Или повторила… или повторит. Времени как будто нет. И ничего нет, ровно так же, как есть все. Просто для рассуждений берутся такие крупные, объемные и вечные понятия, что всяческие мелочи повседневности, то есть детали, из которых бы можно было «слепить» сюжет, упоминаются лишь вскользь, проходят как белый шум.
В подобной обстановке зритель поставлен в непростые предлагаемые. Вернее, нам как будто ничего и не предлагается, кроме условий своеобразной игры. Актриса не то чтобы увлекает в свой рассказ, она не оставляет выбора нам, кроме как с головой окунуться в эту огромную воронку воспоминаний или выдумок. Мощная центростремительная сила «сдувает» зрителя из зала куда-то в непроглядную пустошь. Отправляет путешествовать за пределы пространственно-временного континуума (хоть ты и говоришь, что пределов здесь множество, этот ломается, на мой взгляд, в первую очередь). Но все же, прежде, чем отпустить несчастного на пустыре с завязанными глазами, ему назначается проводник. Та самая актриса, которая посредством одного лишь голоса, постоянно запутывая, бродит с нами по этому невнятному пространству (хотелось сказать «памяти», но тут должно быть понятие более широкое, не привязанное ко времени), где каждая точка пульсирует ноющей болью, как от бесконечного количества ударов тупым предметом. Темп нарастает, голос становится звонче, и дальше почти скороговоркой, без яркого интонирования до самого финала будет вести нас за собой куда-то или вникуда... Помнишь её появление на сцене в самом начале спектакля? На мой взгляд, «выстрелило» еще до первого слова.
Юля: Да, словно все уже давно происходит, только зрители пока не в курсе, что спектакль начался, оттого и не обращают внимания на сцену. И вдруг на них обрушивается тишина, от которой даже дыхание перехватывает. Сопровождаемая приглушенным светом, выплывает Она, мгновенно заполняя собой пространство. Медленно движется по кругу тенью, привидением (труп невесты?), пристально всматривается в голые стены, как будто изучает или вспоминает это место, нащупывает воздух, улавливая слегка вибрирующими руками гравитационные волны, сканируя энергию. Кажется, таким образом она и определяет свою точку, с которой не сойдет до конца спектакля. А дальше – застывают и тело, и взгляд. Двигаться продолжают одни лишь руки – плавно, гипнотизирующе, медитативно. Весь выход напоминает разбег огромной белой птицы перед полетом, только в рапиде: и это кружение, и взмах крыльев, которые бережно подхватывает, точно ветер, нежнейшая ария Баха, направляя их обладательницу наверх, выше, выше.. Пропадает куда-то человек, стоящий на полу. Белое подвенечное платье зависает в невесомости, превращаясь в Млечный путь, прямую вертикаль от нас к Космосу. Или все же к Хаосу? Звукопись, ритм, темп мантроподобной речи, ее монотонность в сопровождении небесных звуков скрипки прекрасны как сама Гармония, но за ними скрываются довольно страшные смыслы. Чего только стоит нескончаемый перечень слов, прячущих в себе «беса», которого будто отгоняют в шаманском танце руки. Бес-сердечный, бес-помощный, бес-пощадный.
Аня: Да, меня эти плавающие томные движения рук тоже заворожили. Они особенно красивы и как-то «отдельны» при мчащемся потоке слов. Я впервые ощущала что-то подобное – странное чувство от невозможности совместить эту льющуюся речь с тем, кто ее произносит. Это как в эксперименте, когда человек округляет рот на звук «О», а в этот момент звучит фонограмма «И», и слушатель из-за возникшего диссонанса не может распознать вообще ни один звук (только закрыв глаза). Вот так и в спектакле – будто бы есть некое разделение. Казалось, что этой рвущейся наружу сущности невыносимо тесно в своей физической оболочке, такой конкретной. Просто девушка в подвенечном платье – это слишком понятно, слишком доступно пониманию и слишком буквально. Но в финале, когда актриса переоблачается, а платье остается мрачно лежать на полу, все приобретает уже немного другой оттенок. Нужен был именно конкретный образ, пускай вечной невесты. Но такой, чтобы не домысливать, кто же эта женщина, чей разговор сверлит наш разум как дрель. Кто все это говорит? Женщина? Актриса, играющая женщину? Женщина, рассказывающая про актрису? Если я напишу, что ею говорит кто-то (или нечто), это будет очень пафосно? Вот у тебя уже, например, слово «проводник» прозвучало. Да, что-то подобное и есть…
Юля: Пафос глупо или ругательно звучит в размышлениях о плохо сделанной мелодраме. Здесь же от возвышенности не уйти, координаты изначально такие заданы. Тем более, действительно было ощущение, что слова актрисе нашептываются кем-то извне (или изнутри). И даже сопровождавшие речь запинки, проскальзывавшие всюду «хвостики» предложений – «что ли», «как бы» – здесь работали в обратном направлении: вместо эффекта рождающейся сию секунду фразы – бесстрастное, но точное воспроизведение чужой речи под диктовку. Но извини, я перебила тебя. Так что там с пафосом?
Аня: Да я все об этом посредничестве между нами и чем-то (высшими силами?). Вот есть физическое тело, занимающее некоторое пространство. Движения, как мы уже сказали, практически отсутствуют, кроме этих непрекращающихся взмахов рук. И вот человек произносит одно-два предложения, а я мысленно говорю ей «спасибо» за то, что она не двигается, ибо чувствую такое бешеное движение внутри, что любой пластический «аккомпанемент» был бы лишним. Еще и свет поставлен таким образом, что по обе стороны от актрисы две тени, точно по высоте ее роста. Это очень красиво подчеркивает какую-то метафизическую многофигурность сценической композиции, несмотря на то, что Спирина на сцене одна. Ее образ – единое целое, вобравшее в себя всевозможные ипостаси. А важно ли то, что она актриса? В общем-то, да, важно. В ее монологе немало рассуждений именно об этой грани образа. И в связи с этим у меня возникает вопрос, один из ключевых, ответ на который, возможно, даст понять природу созданного режиссером и актрисой образа. Перед нами актриса, которая лишь транслирует текст – насыщенно, ярко, умно? То есть она как бы «обнуляется», впуская в освободившееся внутри пространство некую сущность, необходимую для этой часовой игры. Или же ей каждый раз приходится действительно вновь проходить это путешествие в глубь себя? Ну, мы ведь не будем сейчас рассуждать о различных техниках и о способах актерского существования на сцене. В нашем случае, мне кажется, достаточно просто понимать, что перед нами актриса и не мучить себя вопросом «как?». Да, в тексте есть определенные намеки на актерство как профессию и даже называется вскользь роль Настасьи Филипповны. И есть рассуждения о том, каково это – быть по ту сторону рампы. Но ощущение многоголосия внутри одного образа вовсе не оттого, что актриса пытается продемонстрировать нам изнанку нелегкой жизни женщин в разных обстоятельствах. Ты верно подметила, что она, женщина, – своебразный стержень, вертикаль. Проходя свой путь, она вбирает всю многовариантность бытия, проживает все, что было и чего не было. Я в начале сказала о центростремительной силе. Возможно, это спорная формулировка… Но бесспорно то, что в конкретном, не метафизическом, а определенном театральном пространстве в определенное время актриса – энергетический центр всего. И я бы не сказала, что энергия щедро отдается залу. Напротив, будто питаясь какими-то сторонними токами, героиня (актриса?) проходит этот путь. То, что она обращена к зрителю фронтально – лишь условность, на самом же деле кажется, что игра отталкивается от незримой плоскости «где-то над».
Юля: И над, и под. Я не уверена, что этот энергетический столп вбирает лишь с одной стороны – равновеликие темные и светлые силы поочередно и вместе наполняют его. Создается до предела насыщенный совершенно разными эмоциями концентрат, как если бы весь диапазон тонов фортепиано вложили в одну клавишу. Получилась такая… воздушная плотность, хочется сказать. Но кому она адресована? Всей вселенной или конкретным людям в зале? Или чему-то внутри них? Зрителю легко потеряться в собственных настроениях. Сознание (скорее, даже подсознание), входя в резонанс с монологом, открывает другой, неизвестный уровень, начинает с такой же скоростью менять и смешивать краски, звуки, образы. Контроль над мыслительным процессом теряется, из-за чего сложно ответить на вопрос, что ты сейчас переживаешь: отчаяние или просветление, горечь утраты главного или счастье от обретения самого себя. «Мрачный Эдем», как было сказано? Что-то вроде этого. То есть определенно происходит потрясение, но сложно уловить, какими силами оно вызвано. Не могу сказать за всех, в моем случае – абсолютно полярными. Всего лишь час жизни! Час как шанс сказать «спасибо» и признаться в любви прекрасному миру, который принял нас. Час, чтобы осознать свою беспомощность и полную ненужность этому миру. Слезы, подступавшие с периодичностью раз в несколько минут, – ах, как одинок каждый их нас! как мы одиноки все вместе! – так и не смогли «выйти за предел» век, «бесы» остались внутри.
Думала, как поговорить про режиссера, с какой стороны подойти к «разбору художественных приемов». Вдруг поняла, что (просто не называя его) как раз этим мы и занимались сейчас. Ведь весь энергетический круговорот – человек-женщина-актриса-героиня-зритель-человек внутри зрителя-и далее сначала – сотворил он. Ты уже говорила о тонкой материи, из которой состоит спектакль. Именно. Сама пьеса – тонкая нить шелка, готовая порваться от любого резкого к ней прикосновения. Подумай только, как деликатно работает с этой нитью Янковский, как изящно выводит кружевные узоры, вплетая поэзию Клима в актерский и человеческий рисунок Спириной? Он и не режиссер здесь вовсе, а тоже проводник, соединивший две эти планеты. Невидимый манипулятор, присутствие которого не сразу бросается в глаза: актриса и текст, текст и актриса. А он существует немного в стороне, всего лишь объединив их в целое, всего лишь храня их тайны и зная, что больше никому обе эти тайны разом не ведомы.
Аня: Ну что тут добавишь... Я счастлива, что мы к этим тайнам тихонько прикоснулись. Это был не просто театральный, но и очень важный личный опыт. А никакой важный личный опыт не проходит легко и безболезненно. Вот и держу в голове все это уже неделю, и выпускать совсем не хочется...
март 2015